курсу каноэ стало ясно, что мы произвели немалую сенсацию. Они, казалось, не определились, каким курсом следовать: то ли заняться встречей, то ли избежать её; считать нас друзьями или врагами.

Поскольку мы подошли ещё ближе, отчётливо видя их лица, то громко приветствовали их, приглашая свернуть их паруса и позволить нам остановиться у них. Но никакого ответа не получили; их смятение усилилось. И теперь, в пределах менее чем двух длин судов, они уже неслись прямо наперерез к нам, пристально глядя на нас со смешанным любопытством и страхом.

Их судно было приблизительно тридцати футов длиной, состоящее из параллельно отстоящих приблизительно на один ярд пары каноэ, очень узких, по всей длине соединённых крепкими поперечными древесными брусьями с шагом в четыре планшира. На эти брусья была установлена платформа или возвышение, вполне сухое; а на корме – арочная каюта или шатёр, позади которого были установлены два весла с широкими лопастями, заканчивающихся грубыми акульими хвостами, которыми судно управлялось.

Мачта, державшая жёлтый парус, представляла собой изогнутый ствол, косо поставленный в мачтовом створе, зелёная кора которого всё ещё не была очищена. Тут и там имелись небольшие пучки мха. Высокий, крючковатый нос этого каноэ, в котором стояла мачта, напоминал грубый алтарь, и повсюду вокруг него было разложено множество разных фруктов, включая кокосовые орехи, уже очищенные. Эти орехи как бы формировали своего рода пределы алтаря.

Передний бим, пересекая планширы, простирался приблизительно на двенадцать футов вне описанного возвышения; и через одинаковые интервалы были закреплены крепкие тросы, ведущие к верхней части мачты и отвечавшие за работу парусов. Бриз теперь посвежел; и, дабы перевесить уходящую в воду подветренную сторону судна, пятеро мужчин стояли у этого длинного бима, удерживая пять парусов. Однако они не уравновешивали давление паруса, и вследствие противоположного наклона двойного каноэ эти живые статуи были подняты высоко над водой; их внешность поражала страстным нетерпением и очевидной опасностью их положения, поскольку безумные брызги от водореза летели прямо на них. Внезапно островитяне бросили своё судно по ветру, в то время как мы подняли наши вёсла, боясь потревожить их своим приближением. Но, приветствуя их снова, мы сказали, что являемся друзьями и у нас есть дружеские дары для них, если они мирно разрешат нам подойти. Как я понял, там раздался мощный шум; пока же я предложил Ярлу и Самоа сесть на вёсла и очень плавно приблизиться к незнакомцам. После чего, среди шумов и криков, некоторые из них поспешили к самой дальней стороне от возвышения, заняв положение с выгнутыми руками вдоль голов, как будто для прыжка в воду; другие угрожали нам дубинами и копьями, и среди них был один старик с бамбуковой решёткой на голове, формирующей своего рода деревянную площадку для его волос, установленную как тент, с заплетённой позади неё широкой петлёй.

При этой демонстрации враждебности Самоа бросил своё весло и поднял мушкет, прицелившись в старика, который, по его мнению, казалось, угрожал нам из пустого хвастовства. Но я быстро отвёл дуло его мушкета и запретил малейшие знаки враждебности, приказав моим компаньонам, однако, сохранять бдительность.

Мы уже прекратили грести, но после нескольких минут шума в каноэ островитяне побежали к рулевым вёслам, развернули судно по ветру и быстро поплыли прочь от нас. Со всей поспешностью мы подняли наш парус и также налегли на вёсла, скоро настигнув их и обнаружив закрытую общину.

Глава XL

Родитель и сыновья

Видя бесполезность отрыва, островитяне снова остановили своё каноэ и ещё раз осторожно приблизились; я крикнул им, чтоб они не боялись, а Самоа, состязаясь в эксцентричном юморе, утверждал, что он знает каждого из них с младенчества.

Мы сблизились до двух или трёх ярдов, затем взяли паузу, которая несколько ослабила их тревожность. Привязав красный китайский носовой платок к середине лопасти нашего длинного весла, я замахал им в воздухе. Раздались живые аплодисменты и много диких восклицаний.

Всё ещё размахивая флагом, я шепнул Ярлу, чтобы он подвинул лодку вплотную к каноэ, что и было ловко сделано, приблизив точку, где я стоял, ещё ближе к островитянам. Тогда я бросил им кусок шёлка, и островитянин, который поймал его, сразу же вручил его воинственному старику с петлёй, который, усаживаясь, развернул его перед собой, в то время как остальные толпящиеся быстро отвели взгляд от необыкновенного подарка и перевели его на ещё более необыкновенных дарителей.

Этот старик был их главой. И ещё Самоа утверждал, что он должен быть жрецом страны, к которой принадлежали островитяне, и что судно не могло быть никаким иным, кроме как одним из их священных каноэ, предназначенным для какого-то религиозного путешествия. Все эти выводы он сделал исходя из вида алтаря, формы носа корабля, а также того, что на борту совсем не было женщин.

Склоняя старого жреца к примирению, я забросил в каноэ другой шёлковый носовой платок, во время чего Самоа громко воскликнул, что нас только трое мужчин, и вполне миролюбивых. Тем временем старый Аарон, крестообразно связав эти два шёлка на своих плечах, как скобами соединяют шотландские пледы, скрестив ноги, сидел и следил за нами.

Это было любопытное зрелище. Старого жреца, испещрённого иероглифическими символами, как старый пергаментный свиток, уверяю вас, сложнее понять, чем какой- либо старинный манускрипт на санскрите. И его широкий лоб, глубоко изборождённый морщинами, носил отпечаток ещё большей тайны, которую, возможно, не раскрыл бы никакой Шампольон и ни один цыган. Он выглядел старым, как древние курганы: запавшие, хотя и блестящие, глаза и голова, белая, как вершина Монблана.

Остальные были юным и миловидным табором: похожие на золотые ягоды, все они носили татуировку следующего образца: две широкие продольные полосы на груди и на спине, достигающие талии, напоминающие лямки на пехотинце. Их лица были исполнены мимики, а рты были полны прекрасных зубов; их улыбки смотрелись как приоткрытые раковины с жемчугом. Татуированные тут и там в стиле острова Tаити небольшими синими круглыми фигурками, усеянными посередине пунктирами красных пятен, их мускулистые коричневые бёдра мало чем отличались по цвету от нежных окороков Вестфалии, обсыпанных красным перцем Кайенны.

Но что изумляло, так это их общее сходство. Были ли они рождены одновременно? Это подобие усиливалось их арочной униформой. Но, как впоследствии выяснилось, они были детьми одного господина; и тем родителем и был старый Аарон, кто, без сомнения, отдыхал на своих сыновьях, как старый генерал на трофеях своих молодых солдат.

Они были детьми многих матерей, и он был их духовным пастырем.

Глава XLI

Схватка

Желание незнакомцев скрыть, кем они были, а также цель своего путешествия продолжалось ещё некоторое время, прежде чем мы смогли получить желаемую информацию.

Они указали на шатёр, как будто он содержал их иллюзорные тайны. И старый жрец дал нам понять, что наша попытка войти в него будет сочтена его осквернением.

Но всё это только пробудило моё любопытство и стремление разгадать тайну.

Наконец я понял.

В том таинственном шатре скрывалась красивая девица. И жрецом Алимой для исполнения варварского обычая она перевозилась с острова Амма к богам Тедайди.

Теперь, услышав о девушке, я уже не ждал чего-то ещё. Добавлю, что эта невидимая жертва расшевелила мою душу, и я горячо поклялся, что её драгоценная кровь никогда не окропит алтарь. Даже если бы мы тонули из-за неё, то и тогда я был бы готов рискнуть и спасти пленницу. Но всё же никакого, даже тихого, сигнала беды не доносилось до нас из шатра. Оттуда нельзя было услышать ни единого звука, ни случайного шелеста циновки. Было ли